Когда мы обращаемся к высокому искусству, называемому «наше кино», всегда надеемся встретиться, пускай не с шедевром, но с чем-то проникновенным, а, самое главное, основательным. В свое время, когда советским режиссерам запрещали снимать многие вещи, а снятые фильмы клали «на полку», мы часто завидовали людям, которые имели возможность видеть на закрытых просмотрах западную классику, и, несмотря на некий негатив, восторгались свободой и талантом Бунюэля и Лелуша, Формана и Гринуэя, Висконти и Пазолини, молодых Кустурицы и Гофмана. Там была свобода, добровольно ограничиваемая беспристратным и, проще сказать, почти научным пониманием вещей как светстких, так и религиозных.
Несвобода, царившая в нашем обществе и определявшая его развитие на долгие годы, сформировала некий человеческий архетип, который жаждал до бесконечности этой свободы и всегда сидел с «кукишем в кармане» на партсобраниях, где, если покажешь его, то как следует получишь… и боялись… Когда долгожданная свобода пришла, эти же люди стали громить ненавистное им и непонимаемое искусство, которым они занимались, примерно так же как громили и разрушали церкви в 30-х годах прошлого века. В этой связи хотелось бы сказать, что декаданс, во многом определивший русскую революцию, разумеется, пустил свои побеги в нашем советском прошлом и, что вполне закономерно, расцвел в нашем настоящем. Итак, предваряя наше обращение к фильму Н. Досталя «Монах и бес» мы должны констатировать, что как бы художник ни был свободен в проявлениях своей мысли и творчества, если над ним довлеет советское прошлое, без воцерковления, без истинного отречения от форм свободы, предложенных революцией и последующими поколениями, он не может создать произведения, не вредного для Православия.
Фильм «Монах и бес», на наш взгляд, снят прекрасно. Присутствие замечательных актерских работ, высокий уровень операторского искусства и режиссерский талант могут вызывать и восхищение, и возможно трепет даже у православных христиан еще не совсем воцерковленных, ищущих смысла церковности.
Именно здесь находится основание несущественности происходящего на экране как по отношению к съемочной группе, так и к зрителям. А ведь любой театр, в т.ч. кинематографический, одним из самых главных критериев своего права на бытие имеет понятие коэкзистенциальности, т.е. сосуществования происходящего на сцене и зрительской реакции. Без этого ни театра, ни кино быть не может.
Понабрав из агиографических источников и взятых вне контекста цитат, невозможно построить ничего нового, существенного, что бы принесло пользу как миру, и без этого секулярному, так и церковному обществу, в основной своей массе молодому и неопытному.
Самое страшное, на наш взгляд, в фильме то, что церковный, но, тем не менее, апокрифический теологумен о том, что в принципе покаяться может даже Сатана, приобретает здесь не просто мифический оттенок, а полное утверждение и правильность. Это учение об апокатастасисе, то есть о том, что спасутся все, даже те существа, которые до творения человека отверглись Бога и пребывают в вечной тьме. Когда герой фильма, изображающий беса, предварительно побывав по собственной воле во Святом Граде, приходит в монастырь, у зрителя могут быть две противоположных по смыслу реакции: у большинства людей, — что падшие ангелы обязательно покаются, у другой части людей, — возмущение тем, что первую, большую часть зрителей подготавливают к пришествию Антихриста, а пришествие это будет плотстким, как это и описывается в Откровении святого апостола Иоанна Богослова. Невольно возникает вопрос: что это? Ошибка или намеренное введение в заблуждение простых людей, жаждущих православной истины и добровольно коверкающих свое сознание просмотром данного фильма?
С начала фильма мы видим не бесноватого человека, а в нашем понимании истинно юродивого, образ которого совершенно изменен автором сценария, ибо так редко даруемый Богом подвиг юродства никогда не был совместим с беснованием. Здесь мы должны четко разграничивать эти понятия. Если когда-то от слюны некоторых людей благодаря их смирению, и освященным благодатью святости уже при жизни и совершались исцеления и чудеса, то только не посредством влияния бесовского, но действием Святого Духа. Если блаженная Любушка или Пелагея Дивеевская нажевывали плесневелый хлеб и давали после этого есть из руки другим, а другие не брезговали и исцелялись, съедая это, то это было великой тайной. В фильме «Монах и бес» все искажено до неузнаваемости: бес, командующий человеком, говорит, что нужно помазать слюною рессору кареты, и она поедет нормально. Так быть не может и никогда не было. По святоотеческому свидетельству, дьявол ничего созидать не может, он может только разрушать и все существующее приводить в небытие, в котором он и сам находится. Он, по свидетельству св. прп. Иоанна Лествичника, находится в состоянии «вечной смерти» или в лучшем переводе с греческого языка «в состоянии призрачного бытия». Он как творение Божие не существует, а призрачен. Преподобный Серафим Саровский, говоря об этом, констатировал факт: «Они гнусны и всё».
Когда мы соприкасаемся с духовным миром, который еще прежде внешнего мира был поражен грехом богоотступничества, необходимо быть крайне осторожными и все больше и больше вчитываться в Святоотеческое Предание, стараться каждый день не потратить впустую и образовывать себя чтением древней отеческой письменности.
У нас сложилось мнение, что никто при создании этого фильма никаких усилий для постижения православной Истины не предпринимал, и просто ошибся, «выдав на-гора» полную бессмыслицу и белиберду, в очередной раз засорившую тысячи неопытных умов. Другое наше мнение более тревожно: кто-то намеренно, но все-таки топорно и безыскусно, старается исказить Православие в угоду грядущему Антихристу.
В заключение напомним, что этимология слова «искусство» в русском языке восходит к слову «искус», определявшему в древности устойчивость монахов от искушений мира сего, дьявола и собственной злой воли. Мы не совсем уверены, что создатели фильма адекватно воспринимают такую этимологию, а, стало быть, при всех своих кажущихся достоинствах, фильм «Монах и бес» далек от понятия «настоящее искусство».
Игумен Николай (Шишкин), проректор Ярославской духовной семинарии по научно-исследовательской работе, магистр богословия, благочинный Угличского округа Переславской епархии Русской Православной Церкви.